.

«Литературная Украина» №42 (5471) 1 ноября 2012, 10-11 с.
_________________

Поэты закрытого города
.

У израильского русскоязычного литератора из Украины Александра (Исаака) Кобринского, автора семнадцати книг прозы, поэзии и эссеистики, состоялась презентация книги «Щит Дон Кихота» в Днепропетровске, который более 20 лет тому он покинул навсегда. Писатель Юрий Буряк расспросил своего литературного земляка о тяге, которая заставляет его снова и снова возвращаться на Украину.

Ю. Б.: Мы не виделись почти 40 лет. Вспомним наших днепропетровских друзей и единомышленников первой половины 1970-х годов.

О. К.: Михаил Романушко... Женя Романов... Валик Морозов... Лидия Северцева...

Ю. Б.: Людей было много, и большинство из них, так или иначе реализовалось — те, которые не погибли. Ты, в частности, по профессии не гуманитарий, работал инженером, я помню твои далекие командировки в Среднюю Азию.

О. К.: И в Сибирь, строил там завод автомобильных прицепов. К слову охлаждение девятой доменной печи в Кривом Роге также моя работа.

Ю. Б.: Когда я тебя впервые увидел, ты чем-то мне напоминал Эдуарда Багрицкого¹ — энергетикой, экспрессивностью стихотворений. В Днепропетровске была традиция русскоязычной еврейской поэзии. Из этой же плеяды Михаил Светлов.

О. К.: Багрицкий — одессит. Можно сказать, что у него заметны еврейские традиции, потому что на этом была построена вся тамошняя поэзия. Светлов — днепропетровец.

Ю. Б.: Он екатеринославский, по его книге, изданной в «Библиотеке поэта», у меня сложилось впечатление, что это смесь иудаизма и новой комсомольской романтики.

О. К.: У него есть стихи о раввине, еврейский быт был знаком ему досконольно.

Ю. Б.: Хорошо знал Екатеринослав.

О. К.: Дмитрий Кедрин.

Ю. Б.: Кедрин, Ясный², Голодный, Безыменский³. Оказывается, что даже Галич⁴ родом из Днепропетровска.

О. К.: И еще многие талантливые представители искусства.

Ю. Б.: Из той же плеяды Вадим Сидур — гениальный скульптор и поэт с петриковскими* корнями. Родом из Днепропетровщины, из Павлограда — классик русского футуризма, сын павлоградского жандарма Игорь Терентьев⁵.

Возвратимся к нашему Днепру: к тем событиям, когда нас не публиковали, когда были официальные писатели и литература за пределами официозности, в чем выражались гонения касательно тебя лично? Помню, про тебя вышла статья Игоря Пуппо.

О. К.: Статья Игоря Пуппо появилась, когда я подал документы на выезд в государство Израиль. Она была не единственной — это были гонения общего порядка на тех, кто пытался выехать. Игорь Пуппо руководил литстудией при Заводе имени Карла Либкнехта.

Ю. Б.: Так же, как Виктор Корж на Заводе имени Петровского...

О. К.: Выходим... Говорю: «Игорь, идем выпьем»». Отвечает: «Я с безголосыми не пью». А я: «Осел признался соловью: «Я с безголосыми не пью». Он запомнил и опубликовал это стихотворение в газете — без мого ведома, за авторской подписью не Исаак, а Игорь Кобринский. Встречаю его и говорю: «Что же ты делаешь?» Он мне: «Ты же понимаешь, старик, редактор слова «Исаак» не пропустит».

Ю. Б.: Твои книги подписаны Александром Кобринским, хотя твое имя, которое мы знаем, Исаак. Чем тебе слава Исаака Бабеля⁶ не по нраву? А Исаака Мазепы⁷? — деятеля украинского освободительного движения...

О. К: Такое имя, очевидно, его не стесняло — вот и жил он во время войны в Германии. Гитлер его не трогал.

Ю. Б.: К слову сказать, он был привязан к Днепропетровску, так же, как братья Мазуренки⁸, как Галя Мазуренко⁹, которая умерла в Великобритании, как Дмитрий Дорошенко¹⁰, который умер, кажется, в Канаде.

О. К.: Относительно твоего вопроса. КГБ во время моего отсутствия — я был в командировке — устроило у меня обыск.

Ю. Б.: Какова причина?

О. К.: И подача на выезд, и статьи, и то, что было много раньше.

Ю. Б.: Неужели ты был завзятым антисоветчиком?

О. К.: Нет… Все получилось спонтанно. Это их работа. В свое время поступил я в Высшее военно-морское училище подводного плавания. Проучившись полгода, пришел на прием к начальнику училища и доложил, что по складу своего характера не могу командовать, что к этому не пригоден. Он сказал: «Вон». И меня исключили «за недисциплинированность», но об этом в известность не поставили. А документы оказались в военкомате, и уже оттуда их пересылали во все прочие места, где я числился, — а это статья страшная. И на экзаменах заваливали, и в Горном институте устроили судилище, потому что меня отчислили «за недисциплинированность», а из комсомола не исключили.

И на тебе — заявились, устроили обыск. Жена у меня украинка, сын записался украинцем. В итоге дали моему сыну два года с отсрочкою приговора — а ему служить: с такой статьей только в стройбате. Еврея бы там не тронули, но если ты украинец Вадим Исаакович... Да там ему печень отбили бы. Я же знаю, что там творилось. Дабы не случилось, я изменил имя: «украинец, Александрович».

Ю. Б.: Напомни мне легендарную историю с твоим бунтом («Полетом над гнездом кукушки»**), букинистическим магазином, Игреньскою психушкой.

О. К.: Эти документы лежали в военкомате. Это все крутилось. Неожиданно (на Заводе имени Карла Либкнехта) подъехала машина — меня увезли в сумасшедший дом. Восемь лет насиловали вызовами в психоневрологический диспансер. Медсестра приходила во двор, я проживал на Комсомольской, запрокидывала голову и кричала в направлении четвертого этажа: «Больной Кобринский, вас в ПНД вызывают», — все соседи слышали. Ты знаешь, что это такое? Суамасшедший, и всё. Терпел восемь лет. Потом пришел к врачу и сказал: «Я тут прожил всю жизнь. Вы играете с огнем. Пойду на преступление — вы уже записали меня в «шизофреники», а судить таких не имеют права. Требую комиссийного осмотра и точного определения — болен я или нет». Она все это записала. Во время праздников я ограбил букинистический магазин. Разложил все это на вокзале в камерах хранения. Меня хотели судить, но увидели запись врача: «Он собирается ограбить и тому подобное». Понятно, поднялась шумиха, меня отправили на перекомиссию. Диагноз был таким: психопатические свойства характера. То есть — вообще никакого заболевания. В результате хотели судить. Я предупредил, что подам ответно на тех, кто отправил меня в сумасшедший дом. И — подействовало. Прокурор написал: «Закрыть дело в связи с тем, что преступление совершено не в целях личного обогащения».

Ю. Б.: Проявление мужества и протеста вытекают из творчества. Ты смог отстоять свое достоинство. Круг твоих друзей с такими же психопатическими свойствами — художники, поэты, которых не публиковали, «не замечали», потому что они, наверно, тоже были ненормальными с точки зрения официальной власти. Но у тебя были друзья, которые потом в независимой Украине стали власть предержащими, кое-что сделали для Украины — например, Владимир Горбулин.

О. К.: Да, я с ним учился до четвертого класса в 33-й школе. Он симпатизировал мне, а я — ему. Так было и в дальнейшем. О его профессиональных интересах я не знал и не распрашивал. Встречал он меня на проспекте, уже когда работал в ЦК, останавливал: «Как дела, что у тебя?» Услышав однажды из его уст крылатое «Покой нам только снится», понял, что он — комсомольский работник. Человек значимый — интеллектуал, по-моему, даже профессор, имел весомые научные работы, окончил школу с золотой медалью — отличник. А другой школьник, с которым я учился, при Кучме был руководителем СБУ Днепропетровской области — Деркач.

Ю. Б.: Это тот, кто был «задействован» в процессе Гонгадзе¹¹.

Мы не вспомнили еще нескольких ярких людей. Были известны русскоязычные поэты Днепропетровска — Семен Бурда, очень симпатичный человек, благородный, он теперь в США. Евгений Койфман — также очень одаренный. У него вышла книга «Распятия любви». Считался будто бы убежденным сионистом, в отличие от тебя.

О. К.: Столь убежденным, что издал эту книгу с изображением своей жены в голом виде на обложке.

Ю. Б.: Семен Заславский — он и сегодня здесь. Стихотворения, которые читал Койфман, мне в те времена казались не слабее стихов Бродского¹².

О. К.: Подражал Павлу Васильеву¹³ — это был его любимый поэт. Исходя из моих представлений, индивидульных стихов у Койфмана немного — все его стихи сработаны хорошо, но — вторичны.

Ю. Б.: Версификатор он был, по крайней мере, хорошим. Он когда-то с большим пиететом отзывался об «Анабасисе» Ксенофонта — я запомнил на всю жизнь. Недавно издал на украинском в Киеве.

Тебе все же удалось выехать из Советского Союза. Расскажи о своей эмиграции. Что на Святой Земле тебя ожидало? Нашел ли ты ожидаемую свободу, поисками которой был озабочен всегда, или не совсем? И почему у тебя все-таки ностальгия по Днепропетровску?

О. К.: Я думал, что освободился — прибыл. Поскольку данные о том, что я находился в сумасшедшем доме, попали в руки израильской администрации (обойдемся без перехода на личности), мое имя, в привязке к этому моменту, оказалось в компьютере. Очевидно, у них есть положение о том, что люди, которые прошли такое, на всякий случай не допускаются к работе в государственных учреждениях и к армейской службе. Короче, я трудился лишь на черных работах. Таким образом меня лишили свободы выбора. Свобода есть, но она за пределами свободы выбора. Я мог работать инженером и приносить пользу, но этого не случилось. Горбатил на черных работах и попутно занимался литературным творчеством.

Ю. Б.: Похожая история была со Щаранским. Его также упекли в психушку, но он стал заметной политической фигурой в Израиле.

О. К.: Да, он стал заметным и в Израиле, где американцы пользовались внушительныи влиянием. Вот его и продвинули. Задействовали, у него было имя, велась заметная пропаганда, ему удалось организовать партию, неважно какую. Я же приехал совсем неизвестный — человек из Днепропетровска, закрытого города. И что был я, что нет — для них это являлось пустым звуком. Кто меня знал? Никто.

Ю. Б.: Где же ты там прописался?

О. К.: В Беер-Яакове, что особенно характерно. В этих местах размещена главная психлечебница. Я там ни разу не был, но, на всякий случай, получил и такую возможность, чтобы недалеко было ходить. Может быть, и с добрыми намерениями, но спасибо сказать некому. Я человек вольный, могу купить квартиру где угодно, если у меня имеются деньги. А если их нет... Я и сегодня там — в Беер-Яакове.

Ю. Б.: Когда у тебя была история с Игреньской больницей, там сидели украинские политзаключенные: писатель например, Василий Рубан¹⁴ . И кроме украинцев — прибалты, россияне, евреи.

О. К.: Леонид Плющ сидел в той же психушке, что и я. Известный физик, интересный литературовед.

Ю. Б.: Есть ли в Израиле какая-либо литературная среда, союз писателей?

О. К.: Я вышел из состава этого сообщества, но оно существует и действует.

Ю. Б.: Туда же попадают люди из разных стран — они пишут на разных языках или переходят на иврит?

О. К.: У болгар есть болгарское отделение, у поляков — польское. Все это в целом является Союзом писателей Израиля, при этом каждое из отделений имеет своего руководителя.

Ю. Б.: Имеется ли русскоязычное объединение и какие-нибудь значимые имена?

О. К.: Есть, но с привкусом взаимоотчуждения — и это удивительно. Я 43 года жил в Украине, родился в Запорожье. Практически всю жизнь в СССР не менял днепропетровской прописки, за исключением эвакуации в Омск, где я жил во время войны.

Ю. Б.: Неужели не общаешься с коллегами по творчеству?

О. К.: Раньше контачил со многоими, со временем круг сузился. Есть считанные друзья, с которыми я советуюсь — среди них известный писатель, руководитель Иерусалимского союза писателей (при существующей раздельности) Евгений Минин.

Ю. Б.: Выпускаются ли в Израиле русскоязычные литературные журналы? В каких из них ты публиковался?

О. К.: «Литературный Иерусалим» — это журнал, который выходит раз в год. Есть и другие альманахи, в которых я публиковался. Но, в основном, я публикуюсь в российских журналах: «Дети Ра», «Футурум АРТ», «Юность», в московской «Литературной газете». Печатался также в журнале «Крещатик».

Ю. Б.: Сколько у тебя книг, и где они выходили?

О. К.: 16 книг, которые, кроме Днепропетровска, выходили, в основном, в Израиле.

Ю. Б.: Имеется ли в Израиле читатель?

О. К.: В России больше. В Израиль приезжают люди с материальным устремлением выжить. Они вынуждены работать и работать хорошо — день и ночь. Семья, дети... У меня особый случай.

Ю. Б.: Тебя переводили на иврит?

О. К.: Да. Ася Родштейн — музыкант из Москвы.

Ю. Б.: Государственный язык Израиля — иврит***, при большом количестве англоязычных и русскоязычных евреев.

О. К.: Все они стараются изучить иврит.

Ю. Б.: А возможна ли ситуация, если бы ее смоделировать, что в Израиле заментная часть населения — русскоязычная или англоязычная — предложила бы свой язык сделать вторым государственным языком?

О. К.: Такого не может быть. Единственное допущение, перевод юридических документов — для людей, которые не владеют ивритом. Еще может вестись преподавание в частных заведениях. Если родители хотят, чтобы ребенок учился в такой школе, могут его зачислить туда, но государственный язык — только иврит.

Ю. Б.: В Израиле значительное число государственных деятелей и в том числе — выходцы из Украины — например, Голда Меир, Натан Щаранский. И даже издавался украинско-израильский журнал «Диалоги».

О. К.: На глаза ни разу не попадался.

Ю. Б.: А о книге ленинградского литературоведа Михаила Хейфица¹⁵ про Василия Стуса¹⁶ ты слыхал?

О. K.: Я с Михаилом знаком лично. Он знавал нашего поэта и правозащитника Ивана Сокульского, пересекался с ним в местах заключения. Михаил контачил в тюрмах со многими знаменитыми людьми. У него интересные воспоминания.

Ю. Б.: Кого из писателей, причастных к Днепропетровску, ты считаешь достойным популяризации и, скажем так, европейского внимания?

О. К.: Это, мне думается, Владимир Буряк-Селиванов. Я беру прежде всего уровень его поэзии — она абсолютно современна и отстоит значительно дальше от всего, что тут в Днепропетровске издается. Я сужу только с литературной позиции. Это новое мышление, новый подход.

Ю. Б.: Ты имеешь в виду его книги «Над островами», «Универсум», «Етнобузок»?

О. К.: У него интересное мышление — это самое главное.

Ю. Б.: Какие произведения ты сегодня презентуешь в музее «Литературное Приднепровье»?

О. К.: Речь идет о текстах, прежде издававшихся разрозненно, но я понял, что одно произведение дополняет другое. Первое написано в советский период — про Днепропетровск. А второе — взгляд на Украину и на Днепропетровск, но с ощущением, в котором я пребывал в момент распада СССР. В течение месяца я наблюдал и записывал события. Получилось нечто цельное. Итог — «Щит Дон Кихота» — это название и книги, и той философской работы, с которой я начал «раскручивать» своё видение, точнее, индивидуальный взгляд на языкознание и попутно на остальное.

Ю. Б.: Ты — человек украинско-русской культуры. А были же внушительные традиции идишистской культуры. В Украине работали гениальный поэт Давид Гофштейн¹⁷, Перец Маркиш¹⁸. Давида Гофштейна считали еврейским Галактионом Табидзе¹⁹, со свойственной ему виртуозной звукописью — она способствовала развитию языка идиш. Но этот язык сегодня, к сожалению...

О. К.: Он исчезает. Отсутствует питательная среда. Ее и не может быть — поддерживается государством и является государственным языком иврит. Идиш не может быть на таком фоне языком государственным. Немцы делают все возможное для того, чтобы сохранить идиш. Это же, практически, древний немецкий язык. Есть люди, которые стараются, пишут, переводят интересные стихи на идиш. Но этот язык исчезает вместе с носителем. Это моя мысль, я могу и ошибаться.

Ю. Б.: Не угрожает ли украинскому языку такая же доля?

О. К.: Все зависит от конкретного города. Возьмем Киев и Днепропетровск. Киев украиноязычный, в Днепропетровске же большинство жителей говорит на русском языке. Бытующего двуязычия не обойти. И я, в частности, с детства читал одинаково и на русском, и на украинском. Большинство украинских классиков мною прочитаны. Моя дружба с писателями днепропетровщины имеет духовно-биографическую основу.

Ю. Б.: Великому еврейскому народу удалось возродить свой исконный язык. И ныне на иврите созданы произведения, которые доросли до вершин мировой литературы. Возродить! А здесь живой язык. Произошло искусственное сращение, этнические украинцы обрусели. С учетом сложившихся процессов и, возможно, текущих.

О. К.: В Кнессете есть и Солодкина²⁰, и Эдельштейн²¹, и Щаранский²², и много других — там они говорят только на иврите. У вас же в парламенте можно зачастую услышать речь депутата на русском языке или на суржике. Думаю, эту проблему следует решать сверху — снизу решить ее невозможно.

Ю. Б.: Кто самый интересный и самый читабельный писатель в Израиле?

O. K.: На слуху Дина Рубина²³. Пишет на русском языке. А поэтесса Йона Волах²⁴ — ивритоязычная. Она считается классиком израильской литературы. Умерла в молодом возрасте от рака. Йона шокировала израильское общество своим авангардом, эпатажем..., свободой. Ты только не не подумай, что там безмерная свобода. Рони Сомек²⁵ — чудесный израильский поэт, коренной израильтянин. Я перевел многих. Безусловно интересные поэты.

Ю. Б.: Безусловно интересно, что почти через 40 лет на небесах было написано, что мы с тобой встретимся снова. Что бы ты пожелал украинским читателям?

О. К.: Я желаю им лишь одно. К читаемой литературе они, в основном, относятся так: «Если понимаю — это хорошо. А если нет — это проблемы автора». Уровень поэзии сегодня таков, что читателю следует учиться читать. Это касается также и украинской литературы. Я не думаю, что того же Селиванова украинский читатель может понять сходу — обыкновенному читателю нужна подготовка. В этом ракурсе и Хлебников остается не прочитанным. Необходимо знать историю, мифологию и много чего другого.

Разговор записала
Инна ЗАВГОРОДНЯЯ
г. Киев — г. Днепропетровськ
Фото Андреаса Файґле

________________
* с петриковскими корнями... Петриковка (укр. Петриківка) — посёлок городского типа в Днепропетровской области. Петриковская роспись — орнаментально декоративная живопись, сформировавшаяся на стыке ХIХ—ХХ ст. Название происходит от села Петриковка.
** «Над кукушкиным гнездом» — роман американского писателя Кена Кизи — считается одним из главных литературных произведений движений битников и хиппи: действие романа происходит в психиатрической больнице.
*** В Израиле два государственных языка – иврит и арабский, но базисным государственным языком является иврит.

п	ð к OCR / распознанному тексту (на укр. языке)